13 января 1953 года Левитан читал в прямом эфире Всесоюзного радио передовую «Правды» о врачах-убийцах. Произнося знакомые с детства фамилии светил советской медицины, он вдруг испытал знакомое по тридцать седьмому году жуткое чувство абсолютной беспомощности, бессилия, незащищенности. Более того, это был самый настоящий страх.
Левитан пытался сказать сам себе, что подобных совпадений не бывает, что все происходящее сейчас должно иметь под собой какое-то объяснение.
Но иного объяснения, кроме как вмешательства чьей-то безжалостной, зловещей воли, у него не было.
13 января 1948 года в Минске был убит председатель Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс. Хотя народный артист СССР Михоэлс погиб под колесами автомобиля, управляемого специально подготовленным для этой цели человеком, 12 числа. Но Сталин лично велел опубликовать информацию о гибели главы ЕАК именно тринадцатого.
Именно 13 января 1949 года Сталин велел арестовать главврача московской Боткинской горбольницы Бориса Шимелиовича. Этим же числом датируется завершение цикла арестов в медицинской среде Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы, Новосибирска и других городов.
13 января 1950-го во всех советских газетах опубликован Указ Верховного Совета СССР о возобновлении смертной казни. Левитану не довелось озвучивать этот документ, но в тот момент он присутствовал в студии. Больше всего поразили не правдинские строчки, а реакция коллег - большинство из них с одобрением кивали головами: «Правильно, так и надо». Жестокость и явное безумие находили понимание.
И вот снова январь, 13-е число. Совпадение? «Нет, это очень симптоматично. Это очень системно. Потому и так страшно», — думал в те минуты Юрий.
Для него уже не было озарением, что автор этой вакханалии - Хозяин. Это его, Сталина, мышление, его замысел. Его исключительная по бесчеловечности, тщательно продуманная и методично разрешаемая «система».
Левитан за годы своей службы на информационной передовой Советского Союза привык выполнять приказы. Но никогда не ощущал себя бездумным винтиком коммунистической пропагандистской машины. Многое из того, что приходилось произносить у микрофона, соответствовало его патриотическим побуждениям. С чем-то он попросту заставлял себя мириться. Трижды пытаясь попасть в действующую армию в годы войны, но так и не став ее действующим солдатом, Левитан остался по эту сторону фронта далеко не рядовым бойцом. Ежедневно анализируя огромный поток истекающей его голосом в радиоэфир информации о жизни Советского Союза, он мог делать выводы о том, что же на самом деле происходило в тиши кремлевских кабинетов, какие порой поистине судьбоносные решения там принимались и чего это стоило. Эти свои выводы Левитан, личный сталинский «громкоговоритель», предпочитал хранить в себе. Настолько, насколько это было возможным.
Часто эти выводы вступали сами с собой в противоречие.
Та же цена Победы для Левитана измерялась не только количеством озвученных им фронтовых сводок. Но и числом миллионов людей, брошенных на ее алтарь. В первые годы войны Левитан, зачитывая сводки официальных потерь, пытался суммировать их в голове, понимая, что они «утверждены» наверху до удобных Хозяину пределов, и потому не должны быть правдивы. Сколько же жизней прервано по Его воле за рамками официоза? А сколько ушло по графе «враги народа»? К исходу войны сложилась не поддающаяся разуму цифра. В 1956-м Хрущев объявит: более 20 миллионов. Но и тогда Левитан, официальный голос советской пропаганды, будет знать, что и это чудовищное число может быть не окончательным.
Пока же, зачитывая очередной кошмарный текст о врачах- преступниках, Левитан вдруг понял, что ЭТО лежит вне пределов человеческой логики. Это было просто бесчеловечно. Единственным объяснением, способным хоть как-то обозначить истинные мотивы появления на свет подобного текста могло бы стать то, что товарищ Сталин безнадежно болен. И катастрофическая по своей неотвратимости череда проявления числа «13» лишь проявления симптомов хроника.
К числу «13» у Сталина было необъяснимое здравым смыслом предубеждение. Шло ли оно от уроков, полученных сыном сапожника Иосифом Джугашвили в Тифлисской духовной семинарии, или позже засело в мозгу советского Бога, остается только строить предположения.
Логика самого же Сталина находилась за гранью добра и зла.
Он лично утверждал список «подлежащих ликвидации» членов ЕАК. В списке числились четырнадцать человек. Просмотрев фамилии «фигурантов», Сталин вычеркнул своим красным карандашом имя «лишней» участницы Еврейского антифашистского комитета Лины Штерн. Только благодаря необъяснимой мистической вере Сталина в число «13» Штерн осталась жива. Прочие тринадцать «убийц в белых халатах» были расстреляны.
«Никакой другой иезуит, кроме Сталина, не мог бы додуматься до того, чтобы “ликвидация” состоялась бы в канун тринадцатого - 12 августа 1952 года, - так напишет в своих воспоминаниях любимый поколениями советских людей поэт-песенник Матвей Блантер. - Если до войны я еще не знал о пристрастии Сталина к тринадцати, то в конце сороковых не мог не обратить внимания на эту странную закономерность».
Левитан если не был дружен с Матвеем Исааковичем Блантером, то немало гордился знакомством с человеком, с песнями на стихи которого наши солдаты штурмовали Берлин. Уже после смерти Сталина Блантер признается Левитану: «После 1949 года я стал чувствовать себя человеком с желтой повязкой. И ждал со страхом очередного тринадцатого».
Постсоветским историкам известно, что публичная казнь «врачей-убийц» по личному распоряжению Сталина была намечена на 12 марта 1953 года на Красной площади. Аккурат на Лобном месте. В канун тринадцатого числа. Не случилось: Хозяин умер за несколько дней до затеянного им небывалого зрелища.
Нелюбовь, вернее — патологическая любовь Сталина к роковому тринадцатому числу не случайна. И это не совпадение. Это типичная паранойя.
Такой диагноз лидеру партии большевиков Иосифу Сталину поставил еще в 1927 году невропатолог В. И. Бехтерев. Кремлевский пациент был направлен к Бехтереву для общего медицинского обследования, с жалобами на бессонницу и головные боли. После трехчасовой беседы Бехтерев выпроводил Сталина за дверь, упомянув о «типичной переутомляемости» и прописав обычную в таких случаях терапию, прогулки на свежем воздухе и легкую лечебную физзарядку. Однако истинный диагноз, поставленный Сталину выдающимся невропатологом, был малоутешителен. «У сухопарого пациента, - сказал тогда Бехтерев своим коллегам, - тяжелая классическая паранойя. Во главе Советского Союза оказался опасный человек».
Вскоре после такого признания Владимир Михайлович Бехтерев скоропостижно скончался. Делавший вскрытие патологоанатом В. Я. Смирнов обнаружил в тканях покойного мышьяк и написал в эпикризе: «Причина смерти - отравление». Наутро Смирнова арестовали и через сутки расстреляли.
Первоначальный диагноз Бехтерева, поставленный товарищу Сталину, подтвердили в 1939 году врачи Кремлевской больницы Д. Д. Плетнев и Л. Г. Левин. Они также были расстреляны.
Личный врач Хозяина доктор Б. Малкин в своих тщательно скрываемых записях, опубликованных только в конце 1980-х гг., писал, что «у Сталина была скрытая форма душевной болезни. Ее симптомы — гипертрофированная подозрительность, жестокость, отсутствие каких-либо угрызений совести и позывов к раскаянию».
В своей нашумевшей книге «Двадцать писем к другу», изданной в США после бегства из СССР, дочь Сталина Светлана Аллилуева пишет: «Опустошенный, ожесточенный человек, отгородившийся стеной от старых коллег, от друзей, от близких, от всего мира, вместе со своими сообщниками превративший страну в тюрьму, где казнилось все живое и мыслящее; человек, вызывающий страх и ненависть у миллионов людей, - это мой отец».
Это меткая личностная характеристика перекликается с описанием поступков и движущих мотивов Сталина, высказанных его же, по словам С. Аллилуйевой, ближайшими «сообщниками».
Анастас Микоян:
«Сталин в конце 30-х годов - это совершенно изменившийся человек: до предела подозрительный, безжалостный и страшно самоуверенный. О себе нередко говорил уже в третьем лице. По-моему, тогда он просто спятил. Впрочем, таким Сталин снова предстал перед нами и в последние три-четыре года до своей смерти».
Никита Хрущев:
«Сталин даже в туалет боялся зайти без охраны. Это, конечно, результат работы больного мозга. Человек сам себя запугал. Я один раз был свидетелем такого факта, и мне было очень неприятно. Сталин пошел в уборную. Охрана - человек, который за ним буквально по пятам ходил, остался на месте. Сталин вышел из уборной и набросился при нас на этого чекиста, начал его распекать: “Что вы не выполняете своих обязанностей? Вы охраняете, так вы должны охранять, а вы тут сидите, развалившись!”»
По многочисленным свидетельствам очевидцев, окружавших Сталина в последние годы его жизни, его параноидальное состояние все более и более было заметно. Наверное, единственным мотивом, двигавшим Сталиным в конце 40-х - начале 50-х, была злость. Злость на то, что он, Великий Сталин, уходит, а они, жалкие, никчемные людишки, остаются.
Это патологическую, болезненную злобу - злобу, как медицинский диагноз! - описал вскрывавший тело Вождя после его смерти 4 марта 1953 года академик Александр Мясников.
Академик Александр Мясников:
«Сильный склероз мозговых артерий, который мы видели на вскрытии И. В. Сталина, может возбудить вопрос: насколько это заболевание, несомненно, развившееся на протяжении ряда лет, могло сказаться на состоянии Сталина, на его характере, на его поступках в эти годы. Ведь хорошо известно, что атеросклероз мозговых сосудов, приводящий к нарушению питания нервных клеток, сопровождается нарушением функций нервной системы. Прежде всего, со стороны высшей нервной деятельности отмечается ослабление процессов торможения, в том числе и дифференциального. Легко себе представить, что в поведении Сталина это проявлялось потерей ориентации - что хорошо, что дурно, что полезно, а что вредно, что допустимо, что недопустимо, кто друг, а кто враг. Параллельно происходит так называемое обострение черт личности: сердитый человек становится злым, несколько подозрительный становится подозрительным болезненно, начинает испытывать манию преследования — это полностью соответствует поведению Сталина в последние годы жизни».
В последние годы жизни Сталина его паранойя особенно сильно проявилась в жесточайшей античеловечности. Этот исторический диагноз может считаться окончательным и какому-нибудь «врачебному» переосвидетельствованию подлежать не должен.
В памятном 1953-м Левитану не довелось прожить очередное страшное тринадцатое число. Пятого марта утром у него впервые с 1937-го года легко и четко выговорилось в микрофон имя Сталина - «Сталин умер». Роль голоса Сталина Левитану, слава Богу, не удалась в полной мере.